Сомнительная полночь [сборник] - Эдмунд Купер

Том фыркнул:

— Они не из тех, кто любит тянуть время.

— Нет, — сказал Эвери, сдерживая дрожь. — Я и не думаю… Ну, а теперь вам с Мэри пора идти спать. Вы оба неважно выглядите. Сначала подежурю я, а потом немного Барбара.

— Будем дежурить вместе, — твердо сказала Барбара.

Мэри заспорила:

— Вы двое делали сегодня всю работу. Мы с Томом вполне можем…

— Это приказ, — улыбнулся Эвери. — Я командир экспедиции или нет?

— Нет, — сказал Том, — ты всего-навсего возомнивший о себе бойскаут. — Он повернулся к Мэри: — Идем, мой колобочек. Если мы не выполним то, что приказывает этот вонючий командир, не видать нам медалей за хорошее поведение.

Несмотря на протесты, Мэри явно почувствовала облегчение, когда Том увел ее в палатку.

Страхи Барбары, что события предыдущих дня и ночи лишат ее ребенка, которого она уже носила, теперь рассеялись. Ее желудок опять успокоился, и она начала чувствовать, что, несмотря на сильные потрясения, доносит его до нужного срока.

Барбара радовалась тому, что забеременела. Она знала теперь, как страстно хочет ребенка от Эвери. И еще, наверное, потому, что Мэри тоже беременна, она чувствовала, что это еще больше сблизит их всех четверых.

Пока она и Эвери дежурили, они развлекались тем, что придумывали разные детские имена. Если родится мальчик, Эвери хотел назвать его Джесон. Барбара возражала, что тогда другие дети (какие другие дети?) будут смеяться над ним. Лучше его назвать Эндрю. Но у Эвери когда-то учился Эндрю — ужасный мальчишка с перочинным ножиком и склонностью испытывать его на своих товарищах, — так что Эндрю был отвергнут.

Эта игра — восхитительная, бессмысленная игра — продолжалась несколько часов. Они перебрали все мыслимые имена для мальчиков и наконец остановились на имени «Доминик». Затем приступили к девичьим именам.

И тут случилось несчастье.

Из палатки, где спали Том и Мэри, послышались какие-то неясные звуки, но это не показалось им необычным. Вдруг раздался глубокий стон — нельзя было понять, кто стонал — Том или Мэри. Затем стон перешел в дикий пронзительный крик, и тогда они поняли, что это Мэри.

Крича, Том выпрыгнул из палатки:

— Ради Бога! — Он заикался. — Что-то происходит! С Мэри плохо!

Что-то действительно происходило с Мэри.

Барбара боялась выкидыша. Мэри нет. Но напряжение и тревоги последних двух дней легли на нее непосильным бременем. И ее тело по-своему пыталось облегчить это бремя. Какая страшная ирония судьбы, что именно Мэри должна была расплатиться за всех…

Они выгнали Тома из палатки — Эвери официально приказал ему дежурить, — пока они делали все, чтобы помочь Мэри. А могли они очень мало.

Ни Эвери, ни Барбара раньше никогда не присутствовали при родах — не говоря уже о выкидыше, — но, к счастью, Барбара получила кое-какие полезные познания, когда исполняла роль сиделки в воображаемой больнице, спроецированной на десять миллионов экранов в далеком конце Вселенной.

Схватки были резкими и сильными. И поэтому, к счастью, выкидыш оказался полным. Через двадцать минут Эвери держал в окровавленной руке жалкое, трогательное тельце пятимесячного младенца — похожего на печального крошечного Будду; обвивающая его пуповина была почти такой же толщины, как ручки и ножки. Ребенок целиком помещался на ладони Эвери. В другой руке Эвери держал плаценту, соединенную с ребенком нитью, которая пока еще была нитью жизни.

Казалось, этот крошечный человечек не умер, а просто спит. Но это была всего лишь бледная иллюзия, которая тут же рассеялась.

— Заверни его, — скомандовала Барбара твердым голосом. — Заверни его и вынеси.

Мэри билась в истерике. Барбара, как могла, старалась успокоить ее.

Эвери нашел какую-то ткань. Это, вероятно, была чья-то рубашка или сорочка. Он не знал, да это его и не заботило. Он спеленал ребенка осторожно, словно боялся ему повредить, словно он в любую минуту мог заплакать. Затем вышел из палатки.

Он собирался унести ребенка из лагеря, но Том не пустил его.

— Я хочу видеть моего ребенка.

Его голос звучал так же твердо, как у Барбары.

Эвери осторожно развернул маленький сверток, и в мерцающем свете костра они с Томом молча смотрели на сморщенное, но в то же время странно спокойное личико.

— Он был бы славным малым, — с трудом сказал Том. — Это мальчик?

— Прости, Том. Я не знаю. — Эвери чувствовал себя несчастным, видя горе Тома и Мэри. — Хочешь, чтобы я посмотрел?

— Нет, — сказал Том тем же твердым голосом. — Не тревожь его. Пусть теперь отдыхает. Ему туго пришлось. Ему нужно чуточку отдохнуть, верно?

Эвери старался сдержать слезы, что текли по его лицу. Он старался загнать их обратно в свои глаза. Но они не слушались.

Том и Эвери смотрели на трупик ребенка, который никогда не будет жить на свете, и их слезы капали на маленькое, странно мудрое личико. Их слезы смешивались: привет и благословение. Прощанье. Первое и последнее, что все-таки должен получить в этом мире человек.

— Мне лучше пойти к Мэри, — наконец сказал Том. — Теперь я нужен ей. Теперь я ей очень нужен.

И странно, но именно Том успокоил Эвери.

— Ричард, — спокойно сказал он. — Ты не должен ничего говорить. Я знаю. Он принадлежал всем нам. Так есть, и так будет. Что бы ни случилось, это принадлежит всем нам… Я останусь с Мэри. Все будет хорошо.

Он повернулся и пошел к палатке.

Эвери заботливо завернул ребенка. Он был еще теплый — и это тепло создавало мучительную иллюзию жизни.

ГЛАВА 25

Эвери похоронил младенца уже на рассвете. Барбара не отпустила его из лагеря ночью, и поэтому обломок крушения, который был ребёнком Тома и Мэри, немо и неподвижно лежал на земле под сверкающим звездным балдахином.

Остаток ночи никто не спал. Физически Мэри чувствовала себя лучше, чем кто-либо смел надеяться. Но горе, словно льдом, сковало ее. Она не плакала и казалась опустошенной. На сердце ее лежал камень, и никто, даже Том, не мог помочь ей освободиться от него. Конечно, этот камень не останется с ней навсегда, но до тех пор, пока боль не притупится, она будет носить его в себе.

Эвери покинул лагерь на рассвете, взяв с собой томагавк и, теперь уже холодный, маленький сверток несбывшихся надежд. Он не стал уходить далеко от лагеря. Он пошел к ручью, где они брали воду, и стал искать высокое дерево, которое легко можно было бы узнать. Он нашел такое дерево у самой кромки воды. Он почему-то подумал про себя: «Малышу это понравится. Здесь тень и журчание ручья… И ему не будет здесь одиноко, потому что мы будем приходить к нему каждый день».